Tant qu'on reve encore Rien n'est perdu
Входят со двора Войницкий и Астров.
<
Астров. Стара штука. Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый.
Прежде и я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого
мнения, что нормальное состояние человека - это быть чудаком. Ты вполне
нормален.
Войницкий (закрывает лицо руками). Стыдно! Если бы ты знал, как мне
стыдно] Это острое чувство стыда не может сравниться ни с какою болью. (С
тоской.) Невыносимо! (Склоняется к столу.) Что мне делать? Что мне делать?
Астров. Ничего.
Войницкий. Дай мне чего-нибудь. О боже мой... Мне сорок семь лет; если,
положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго!
Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их? О,
понимаешь... (судорожно жмет Астрову руку) понимаешь, если бы можно было
прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро
и почувствовать, что жить ты начал снова, что все прошлое забыто, рассеялось,
как дым. (Плачет.) Начать новую жизнь... Подскажи мне, как начать... с чего
начать...
Астров (с досадой). Э, ну тебя! Какая еще там новая жизнь! Наше положение,
твое и мое, безнадежно.
Войницкий. Да?
Астров. Я убежден в этом.
Войницкий. Дай мне чего-нибудь... (Показывая на сердце.) Жжет здесь.
Астров (кричит сердито). Перестань! (Смягчившись.) Те, которые будут жить
через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы
прожили свои жизни так глупо и так безвкусно, - те, быть может, найдут
средство, как быть счастливыми, а мы... У нас с тобою только одна надежда есть.
Надежда, что когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят видения,
быть может, даже приятные. (Вздохнув.) <
Соня. Дядя Ваня, ты взял морфий?
Пауза.
Астров. Он взял. Я в этом уверен.
Соня. Отдай. Зачем ты нас пугаешь? (Нежно.) Отдай, дядя Ваня! Я, быть
может, несчастна не меньше твоего, однако же не прихожу в отчаяние. Я терплю
и буду терпеть, пока жизнь моя не окончится сама собою... Терпи и ты.
Пауза.
Отдай! (Целует ему руку.) Дорогой, славный дядя, милый, отдай! (Плачет.) Ты
добрый,. ты пожалеешь нас и отдашь. Терпи, дядя! Терпи!
Войницкий (достает из стола баночку и подает ее Астрову). На, возьми! (Соне.)
Но надо скорее работать, скорее делать что-нибудь, а то не могу... не могу...
Соня. Да, да, работать. Как только проводим наших, сядем работать...
(Нервно перебирает на столе бумаги.) У нас все запущено.
Астров (кладет баночку в аптеку и затягивает ремни). Теперь можно и в путь.
<
Астров. Стара штука. Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый.
Прежде и я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого
мнения, что нормальное состояние человека - это быть чудаком. Ты вполне
нормален.
Войницкий (закрывает лицо руками). Стыдно! Если бы ты знал, как мне
стыдно] Это острое чувство стыда не может сравниться ни с какою болью. (С
тоской.) Невыносимо! (Склоняется к столу.) Что мне делать? Что мне делать?
Астров. Ничего.
Войницкий. Дай мне чего-нибудь. О боже мой... Мне сорок семь лет; если,
положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго!
Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их? О,
понимаешь... (судорожно жмет Астрову руку) понимаешь, если бы можно было
прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро
и почувствовать, что жить ты начал снова, что все прошлое забыто, рассеялось,
как дым. (Плачет.) Начать новую жизнь... Подскажи мне, как начать... с чего
начать...
Астров (с досадой). Э, ну тебя! Какая еще там новая жизнь! Наше положение,
твое и мое, безнадежно.
Войницкий. Да?
Астров. Я убежден в этом.
Войницкий. Дай мне чего-нибудь... (Показывая на сердце.) Жжет здесь.
Астров (кричит сердито). Перестань! (Смягчившись.) Те, которые будут жить
через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы
прожили свои жизни так глупо и так безвкусно, - те, быть может, найдут
средство, как быть счастливыми, а мы... У нас с тобою только одна надежда есть.
Надежда, что когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят видения,
быть может, даже приятные. (Вздохнув.) <
Соня. Дядя Ваня, ты взял морфий?
Пауза.
Астров. Он взял. Я в этом уверен.
Соня. Отдай. Зачем ты нас пугаешь? (Нежно.) Отдай, дядя Ваня! Я, быть
может, несчастна не меньше твоего, однако же не прихожу в отчаяние. Я терплю
и буду терпеть, пока жизнь моя не окончится сама собою... Терпи и ты.
Пауза.
Отдай! (Целует ему руку.) Дорогой, славный дядя, милый, отдай! (Плачет.) Ты
добрый,. ты пожалеешь нас и отдашь. Терпи, дядя! Терпи!
Войницкий (достает из стола баночку и подает ее Астрову). На, возьми! (Соне.)
Но надо скорее работать, скорее делать что-нибудь, а то не могу... не могу...
Соня. Да, да, работать. Как только проводим наших, сядем работать...
(Нервно перебирает на столе бумаги.) У нас все запущено.
Астров (кладет баночку в аптеку и затягивает ремни). Теперь можно и в путь.